Поэтому попробую исправиться и с поправкой на такт и личное пространство, что-то подобное напишу, если будет на то воля Всемогущего. Имена и географию я буду менять совсем немного. Так, чтобы героев и героинь не узнавала широкая общественность.
Начнём с истории моей первой любви Моя первые школьные любови до десятого класса и любовями-то назвать нельзя, они не реализовывались. Первая реализованная была в десятом классе. Нам тогда дали на подряд школьный радиоузел. Мы радиофицировали не только школу, но и соседний базар, чтобы торговалось им под музыку веселее. На базаре, в недостроенной лепёшечной, мы нашли нигде не учтённую телефонную пару. Её списали с баланса, приказали отключить, но не отключили и она работала. Так в радиорубке появился телефон. Но тут же возник вопрос, а кому звонить? Когда мы в школе, наши друзья тоже в школе. Идея пришла быстро. Раз телефон всё равно халявный, будем звонить в города Сибири и Дальнего Востока, где, из-за разницы во времени вечер, и знакомиться с девушками. С Элой из Хабаровска мы познакомились по телефону и это была любовь с первого разговора. Сначала ей позвонил кто-то из моих друзей, но когда выяснился уровень интеллекта собеседницы, трубку передали мне: "Искандар, это только для тебя, мы книжек не читаем." Шёл 1989 год, самое его начало, и о таких вещах как Интернет мир тогда ещё не знал. Фотографиями мы обменивались в письмах и много-много разговаривали. (через несколько лет, когда взошла звезда певицы Вики Цыгановой, я удивлялся, как похожа она на Элу. Дам внизу линк на её клип, чтобы были понятны внешность и типаж) А потом, летом, Эла приехала в Душанбе. Я тогда закончил школу и поступил на физфак в своём городе, а Эла должна была пойти на заочный, хоть и отличница. Жизнь требовала от неё работать. Она жила в Хабаровске с бабушкой, отца своего не знала. А мать шабашила на Крайнем Севере, практически спилась и череда мужчин в её жизни была, теперь я это понимаю, обезбаливающим средством, лекарством от тоски. Всё это очень русская история, расколовшиеся семьи, надрыв. Люди не отдают себе отчёта в том, как проехался каток социальных экспериментов ХХ века по русскому народу. Деньги от матери сначала превратились в тоненький ручеёк, а потом он и вовсе пересох, так что работать Эле было необходимо. Но работать и учиться на заочном можно было и в Душанбе. Сама Эла считала, что мать пытается её развратить. В её приезды в Ноябрьск она буквально давила на дочь, чтобы та присоединилась к "веселью". Объясняла она это тем, что так избавит её от любовных разочарований, драм, предательств. Подход, хотя и верный, очень циничнный. Не для семнадцатилетней девушки. Эла возненавидела всё, что связано с матерью и её жизнью. Она сказала ей, правда, что летом поедет не в Ноябрьск, а в Душанбе. И мама отпустила реплику, что-то типа: "Там мужики горячие, они из тебя сделают женщину, вернёшься, поговорим." И она дала матери зарок, что вернётся оттуда такой же, какой поедет. В Торе не зря ведь сказано, не зарекайтесь. Мы тогда были очень молоды оба и к зарокам относились серьёзнее некуда. Между нами было всё, кроме самого главного. Нам дико хотелось, но зарок. Уже потом, сексуально просветившись, я узнал, что не мы первыми придумали все эти ласки-сублимации, что у всего даже есть названия... И что у тысяч людей вокруг те же проблемы и те же решения. Сейчас принято спорить, стоит ли об интимном говорить открыто, в Сети и в печати. Так вот, стоит. Ханжество и невежество - повивальные бабки больших человеческих трагедий. И никто не убедит меня в обратном.
Эла дала два зарока - не пить спиртного и вернуться в Хабаровск нетронутой. И оба были исполнены. Сейчас, с высоты жизненного опыта, я знаю правильное решение и нужные слова. Но тогда...
Нашим отношениям резко воспротивились мои родители. Всё-таки, я вырос в националистической семье. Причём, со стороны отца семья была скорее сионистской, но с материнской - очень местечковой. Отец говорил, что нет ничего страшного, любая женщина может перейти в иудаизм (обряд гиюра), главное, чтобы вся семья поехала в Израиль. Я спросил Элу, согласится ли она пройти гиюр? Она сказала, что первый её порыв ответить "да", но правильно ли будет изменить тому, во что ты веришь ради того, кого ты любишь? Стоит ли Париж этой мессы? Она сказала, что перейдёт в иудаизм, если я смогу убедить её в истиности своей веры. Но диспут будет без дураков и без поблажек. В общем, мы спорили две недели. Забрались в самые глубины теологии. И я не смог её убедить. Причём, против переезда в Израиль возражений не было. Не выпячивать свою христианскую сторону она была вполне согласна. Но менять веру - нет. Тогда поддержка хотя бы отца значила для меня многое и я сожалел, что лишился её. Но фатальной я ситуацию не считал. Хотя, в отличие от родителей, которые думали, что ничего страшного вокруг не происходит (ресурса советской власти хватит ещё лет на двадцать и семья сто раз успеет перебраться в Израиль), я понимал, что события будут стремительными и нет у нас на раскачку никаких 20 лет. Но даже я не представлял, насколько это будет быстро. Осенью окончательно слёг мой дед, он умирал. В Душанбе стало неспокойно. Где-то с 8 февраля 1990 года я уже знал, что восстание - вопрос дней. Правда, никому непосвящёному не мог сказать, откуда я это знаю. Тоже зарок. Эла прилетела снова 10 февраля. С намерением больше не возвращаться в Хабаровск никогда. Но я знал, знал точным знанием, что ещё через 2-3 дня ей будет угрожать здесь смертельная опасность. Это т. н. "восстание" изначально было провокацией КГБ против Горбачёва, они боялись последствий перестройки и гласности, боялись широкого исламского движения. И планировали резню армян и русских, чтобы ввести войска. Тогда "подпаливали" все окраины империи. Самое тяжёлое, что на меня была возложена контразведка (в 18 лет). На тот день я ещё не знал, получится ли у меня то, что я задумал. Для этого надо было убедить Казикалона (главу мусульман). И он не верил. Он поверил в мои слова 13 февраля, когда уже начались погромы. И убедил на встрече лидера Таджикистана Махкамова. После выступления Махкамова по телевидению в 16 часов 13 февраля с призывом вооружаться и убивать провокаторов, погромщиков утихомирили за несколько часов. Войска вошли всё равно, но крови стало литься меньше. Хотя сотни русских успели пострадать (убили, правда, немногих, но насилие было). 10 февраля я ещё не знал, как повернётся. Мне надо было безвылазно пахать, предотвращать, это жизни людей. Я не мог ничего объяснить открыто, даже намекнуть. Элу я попросил улететь тем же самолётом. Было очень тяжёлое объяснение. Мы поругались. В последующие дни я порывался позвонить ей, приоткрыть завесу тайны, тем более все газеты уже писали о февральских событиях в Душанбе. Но 19 февраля умер дедушка, в городе действовало военное положение, улицы были небезопасны. Мы даже своих однокурсниц и знакомых с трудом защищали в те дни. И потом, объяснение, отложенное на две недели, теряет силу и смысл. Сам я, понятно, в Хабаровск вырваться не мог.
Таким было крушение моей первой "взрослой" любви. Тогда я понял, как вредны зароки, как взаимосвязаны политика и личная жизнь. И как могут всякие догмы портить жизнь, особенно, если их разделяют близкие люди. И как тяжело жить в "интересное" время. 12 февраля 1990 года, когда раздались первые выстрелы и их эхо между холмами доносилось до моего дома, шёл колкий холодный снег. Природа всегда правильно декорирует события. Я стоял на пороге и у меня было ощущение, что этот день - моё 22 июня, мой водораздел. Что после уже никогда не будет, как было до. Что всё в моей жизни теперь изменится, хотя будет ещё какая-то инерция. Я понимал, что по любому дал абсолютно точный прогноз, что разведал что нужно. И что это спасёт десятки людей сегодня и завтра, физически спасёт. И что в этом балагане я потерял свою любимую девушку. И обидел её. И что эта обида толкнеёт её на тот путь, от которого мы и зарекались. И сухо звучали выстрелы. И шёл этот мерзкий колючий снег. С тех пор я не ненавижу снег. И ненавижу день 12 февраля.