Ленка очень крутая поэтесса. Я заболел её стихами ещё тогда, когда мы не были мужем и женой (а периода "друг-подруга", "любовник-любовница" у нас не было вовсе, я уже писал об этом). Но даже когда мы просто были частью некой компании друзей, я всегда просил Лену читать стихи, я даже организовал ей творческий вечер. В сборнике "Хевронские пейзажи" её подборка самая сильная. Я и узнал-то о Лене, прочитав её стихотворение. Вот это:

Химеры отлетят. И будет жизнь.
И будет маленькая синагога,
В которой надписи и витражи
Стыдливо прикрывают имя Бога.
И дерева сухая менора
Поднимет к небу семисвечье веток.
Нас покрывает грубая кора,
Почти не пропускающая света.
Но все-таки мы люди. Океан
Не вместит причиненной нами боли.
Но все ж... В душе поскребыванье ран
И ночью - полушепот Божьей воли.

До сих пор помню, насколько был ошарашен этим стихотворением. Я перечитал несколько раз, выучил наизусть и спрашивал себя: "Кто она, эта Елена Викман? Как она это делает? Этот образ дерева-меноры, переход к "нас покрывает грубая кора". Лена тогда ещё не жила в Кирьят Арбе, я не знал даже, в Израиле ли она. Но стал искать, нашёл её дневник, страницу на стихире. И да, там попадались крутейшие вещи:

В этом мире давно не стирают руками,
Не пекут пирогов на двенадцать коржей;
В этом мире уже не живут под быками
Одряхлевших мостов привиденья пажей
Темноглазой Гекаты. Но вишни всё те же,
И всё так же ревёт на порогах вода;
И, минуя в ночи указатель на Нежин,
Пробегают по ржавым холмам поезда.
Закусив уголочек диванной подушки,
Я смотрю, как в стаканчике прыгает чай.
Десять лет за спиною лежат, как полушки,
Десять лет, точно сумки висят на плечах...
И наполнены белибердою и болью,
И любовью к себе и любовью к другим,
И колёса стучат, и качается столик,
И качаются мерно столетья под ним.

Когда Лена познакомилась с моим другом Ромой и переехала в Кирьят Арбу, я был женат. Мы познакомились с ней как друзья. И никаких любовных порывов в принципе не было с моей стороны. Мне были очень нужны тогда её стихи, мягкие красивые и очень образные. Потому что работа в арабском отделе МВД была жёсткой, уродливой и тупо прямолинейной. Мы всё время выявляли приписки и подтасовки в записях. И её слова, слова её стихов, успокаивали меня. Я видел, что есть в мире красивое и доброе, а не только Ахмед, скрывший смерть бабушки, чтобы получать пособие. Помню, тогда у меня был интересный спор о религии с отцом Александром, настоятелем православной церкви Святой Троицы в Хевроне и монастыря. А через месяц я нашёл у Лены стих:

Пока они были людьми в запылённых сандалиях,
С мацовыми крошками в выгоревших бородках,
Людьми, не любившими кесаря, Рим и так далее,
Никто не назвал бы их предводителя кротким.
Пока они были ночною тоской Магдалины,
Заботой Каифы и черной мигренью Пилата,
Пока они рвали с опущенных веток маслины,
Никто не назвал бы их предводителя братом.
А Богом – тем более. Свет в запыленных сандалиях,
Мучительный свет и печаль на камнях Иудеи.
Пока они были томленьем, тоской и так далее,..
Никто не сказал бы, что имя Иешуа греет
Ночами безлунными. Только глухие сомнения
Двойным полукружием облик его освещают.
Нагорная проповедь. Адская мука смирения.
Ему ли не ведать, что только любимых прощают…

А ведь об этом мы спорили. О невозможности христианского Всепрощения на Земле. Ведь "только любимых прощают". И она тоже пишет об этом. В ту же точку.

Мы уже были вместе и я повёз Лену показать ей мечеть "Аль-хак аль-яхин". По арабской легенде, Авраам (Ибрагим) наблюдал оттуда за Содомской катастрофой. И от скорби, от бессилия спасти Содом и Гомору, он якобы стал тяжелее скалы и его ноги продавили камень. Во дворе мечети стоит этот камень, в нём чёткие следы двух ног. После того, как всё произошло, Авраам произнёс: "Аль-хак аль-яхин (Закон прав, в буквальном переводе с арабского, в смысле, закон победил милосердие). Так названа мечеть, построенная на этом месте. Тут Богу Авраам не всегда прощал, а как простить зло абстрактному незнакомцу?

Была уже глубокая ночь, Лена присела на камень и при свете фонаря блок-поста написала:

В полуразрушенной мечети,
Где отпечатки пят его
Сквозь дыры в стенах небо светит
Всем надоевшим волшебством.
Снаружи вспыхивают маки
И песню слышно далеко.
Мы здесь, мы на своей Итаке,
Залитой горьким молоком.
Над виноградником - оливки
И звезды, частые, что рис.
А воздух плотный, будто сливки,
Как мысли праведника чист,
И жарок. пятки Авраама
Исколоты репьем и злом.
Земля здесь как солдат упряма
И рвется к сердцу напролом.

И этот образ, образ упрямой земли, рвущейся к сердцу - очень крутой. Мне так не написать никогда.

В вечер, когда мы затеяли уборку и покраску Лениного дома и ремонт проводки, у меня мелькнула мысль, что если между нами что-то случится, мы сразу станем мужем и женой и будем просто вместе жить всегда. Но мысль эта мелькнула на какое-то мгновение. А в следующее мгновение это "что-то" случилось.